Из воспоминаний Р.В. Сухановой-Анкудиновой. Продолжение

Третья публикация

Я стала отца искать, подавать запросы туда-сюда. Получив письмо, узнала, что отец находится в Магадане, на золотых приисках без права переписки на 10 лет. Ладно, ждем. Стала опять писать. Отвечают: отец умер, но где неизвестно, не помню уже. Потом я в Киришах снова начала искать и выяснять, что случилось. Поехала в Калинин, в НКВД. Сама бы я не поехала никогда - это мама меня все посылала.

Вы знаете, в каких переплетах я была?! НКВД. Пришла и думаю: «Наверное, за этими стенами их и убивали». В подвал спустились, открыли комнату — никого, но дырки в стене такие. Там спрашивают: «Сколько вы еще будете подавать запросы? Вам сообщили, что отец умер в 1947 году. Вам вышлют ответ». Действительно выслали. Написали, что умер, а где, как - неизвестно. Эта бумага сохранилась у мамы.

А потом стали объявлять, что реабилитируют. Я опять начала искать, только теперь уже не поехала, а просто письмо написала. Мне ответили, что, мол, извиняются. Оказывается, отец был расстрелян 8 марта 1938 года. 16 февраля взяли, а 8 марта расстреляли. Где расстрелянные похоронены — точно не могут сказать. Но люди говорят, что есть такая Волынская пустошь, на ней мы сейчас строим памятник всем расстрелянным, воинское кладбище. Это было в 1991 году. Пришли только извинения всякие и просьба старое свидетельство о смерти отца в 1947 году уничтожить. А в настоящем свидетельстве написано: «Приговорен тройкой к расстрелу и исполнено 8 марта 1938 года». Вот так мы узнали о судьбе отца. Мамы уже не было в живых, она умерла в 1985 году. Последние 10 лет она жила у меня.

Признание жертвой политических репрессий. Справка 

Как к дочери репрессированного, ко мне плохо относились. Это было что-то страшное. В школе, при раздаче всем ученикам молока и белого хлеба, после ареста отца мне ничего не давали. Буфетчица разносит всем по партам, а мне — нет. Соседка сидит и спрашивает: «А чего ей не дают?» Буфетчица отвечает: «Не знаю, пусть узнает у руководителя!» 

Я думаю: «Ну как так: все едят, а мне - нет. Что такое?». Пошла узнавать. Мне сказали: «Отец — враг народа, и ты сними галстук, а то мне попадет». Меня только приняли в пионеры. Я сняла и убрала галстук. А директор, Королев Василий Михайлович, вероятно, тоже был ссыльный, жил при школе. Он меня вызвал и говорит: «Как только все будут кушать, ты выходи из класса и знаешь, где кухня?» Я говорю: «Да!». «Там твой паек будет лежать. И никому не говори об этом!» И вот все - в классе, а я - в столовой.
Второе. В деревню кино привозили все время. Пойдем в кино, а детей врагов народа не пускают. А показывали кино как раз в доме, отобранном у Захаровых. Там была большая комната и печка. И вот заберутся все на эту печку и кино смотрят, а нас выгоняли. Кино немое было — нужно было читать. Карелы до сих пор плохо читали, кто как. Не успевают дочитать - кино дальше крутиться. Я один раз сунулась, стала читать, и потом они стали меня звать: «Пусть читает, а вы слушайте». Когда я стала взрослая, такой Рябков был, мальчишка, и говорит: «Отец нам сказал, что к сестрам Анкудимовым близко не подходить и никак не общаться». С нами хорошо дружили только соседи Пьяновы, у них было 9 детей, все умные, одна врач была.

Семья Анкудиновых: мама, Зина, Рахиль (первая справа), Слава. 1940 г.

1941 год. Идет война. Я пошла в 7-й класс, нас было почти 40 человек. Второй урок был немецкого языка. Идет учительница Мария Ивановна Пшенникова, и вдруг бомба упала, окна все повылетали. Мы все подумали, что бомбу бросили в конец здания школы, а оказывается, на железную дорогу, которая проходила недалеко. Там две женщины лен клали, их убило. Мы побежали туда, а потом нас собирали, чтобы вернуть в класс. Из 40 пришло 13 человек, и 13 человек оканчивали эту школу. 

Учителями в школе были эвакуированные. Бывшие учителя-мужчины все ушли на фронт. В деревне стояли военные, воинская часть оздоровительная. В комнатах нашего дома теперь жили врач Громов, фельдшер Левашов и еще две девушки напротив (вроде тоже фельдшера - Регина одну звали, а вторую не знаю как). К ним приходили на прием, тут же бинтовали. Прихожая была тоже занята. Они у нас жили всю зиму. Мы спали на полатях. Они потом писали письма нам. 

У нас рядом гора была - Губановская, и было видно, как летят самолеты. Слышали как бомбили железную дорогу, но никак не попадали. Во время одной бомбежки все смеялись — колбаса летела. Колбаса летела - все летело, а в деревню не попадали.

Когда военные уехали, я закончила 7-летнею школу. В 100 км от места, где мы жили, появилось педучилище, переведенное из Ленинграда. И там была половина учителей ленинградских и половина учеников ленинградских. Ну, вот мы, подружки, — я, Женя и Ира, решили туда поступать. Они поехали сдавать. Для поступления нужна была справка: им дали справки в колхозе, а мне нет, из-за того, что отец репрессированный. «Пусть она работает в колхозе, - говорят, - и все». 

Я взяла свое свидетельство, где все пятерки и одна четверка по русскому языку, и, помню, спрашивала: «Почему?» «Почему?» 

Учительница, тоже эвакуированная, Матвеева Анна Анисимовна (позже я узнала, что она из Пушкинских Гор и там вела экскурсии) вела русский язык. Она мне объяснила, что ошибки ни одной, но не близко к тексту. А это было изложение. А раз не близко, значит, 2/4. Никому не ставили «пятерки» и мне «четверку» выставила. А я знаю, что принимают только с «пятерками». Потом с девчонками послала свое заявление, и копии сделала, никем не заверенные. Написала, что у меня так и так. Подружки все отдали, поступили, приезжают и говорят: «Жди вызова. Сказали, что вызов вышлют». И действительно выслали и написали, что принимают всех, у кого «4» и «5» .
Училась я в Краснохолмском педучилище (Тверская область) с 1 сентября 1942 по 1945 год. Классным руководителем у меня была (недавно даже читала в газете) Полосокина Валентина Николаевна, комсоргом училища — Косарева Нина. Директором был Радин.
В годы учебы (войны) нас заставляли дежурить каждый день по очереди. Военные действия были, но подальше. Недалеко от города была деревня Голубцово. Там много дезертиров было, которые убегали из армии, и через эту деревню проходили в город. Нам выдавали оружие и мы стояли. Все девчонки большие, 1926 и 1925 года рождения, а я и Валя Иванова — самые маленькие. И вот нас поставили с мальчишками (они тоже учились). Со мной, помню, поставили Анатолия Смирнова. Все были выше меня. Потом дежурства прекратились, дезертиров не было, фронт отошел дальше.
Когда в педучилище училась, некоторые учащиеся ходили смотреть, как я разговариваю - акцент у меня был карельский. Все карельские слова идут с ударением на первом слоге. И поэтому скажешь, и все смеются.
В 1945 году были госэкзамены (как раз в это время придумали), нужно было сдавать на аттестат (до сих пор были просто экзамены). Сидеть полагалось по одному за партой. Госэкзамены: педагогика, психология, сочинение — русский язык, математика (включая алгебру, геометрию). Но основное внимание было арифметике – задачам, а не алгебре и геометрии. Чтобы знать все виды задач — это было основное, а остальное было так. Все были предметы и химия…

Педучилище, май 1945 г. Раиса Анкудинова вторая справа в нижнем ряду. 

После окончания училища нам дали направление ехать в освобожденные районы. Я закончила с отличием, на все пятерки, и мне дали направление в Тверь. Приезжаю домой и объясняю все маме. Мама на меня закричала: «Куда ты в работницких ботинках в Тверь поедешь?! Никаких Калининов, никаких Тверей! Поезжай обратно, меняйся с кем-нибудь!». Я подумала, действительно, ничего нет и денег нет, чтобы ехать. Решила ехать в училище за направлением в другой район, туда, где практику проходила - в Тимошкинскую школу. Там объяснили, что в детском доме, образованном в здании школы, нужен учитель. Со мной поменялась Григорьева Тамара, она поехала вместо меня, а я в Тимошкино.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ