Что мне рассказал дедушка Хуккин Михаил

Что мне рассказал дедушка Хуккин Михаил 

(Манжин Константин Васильевич. Авторская запись, 1958 г) 

Мне было семнадцать лет, дедушке Михаилу из нашей деревни без малого девяносто, когда я его расспрашивал о крепостном праве. Они жили втроем в черной (курной избе). У деда была жена Ирукка (Иринья), на десять лет старше деда, и дочка Катти (Екатериана) – старая дева, которой было чуть меньше шестидесяти лет. 

Курных изб в ближайших к нам деревнях нигде не было. Я живу уже пятьдесят лет, а в курной избе был только у деда Михаила. На моем веку таких изб в нашей местности не было. Помню, как войдешь из двери в избу, по правую руку стояла большая лохань, по левую – печка без борова, как в риге, но с шестком и с загнеткой. Напротив устья печи, в потолке, была четырехугольная дыра - «труба», которая закрывалась широкой крышкой. Потолок и стены до половины окон черные и блестели, как лаком покрытые. Вдоль стен широкие лавки, в красном углу были иконник с иконой, стол и скамейка. Против печи был стол поменьше, две полки со ставцами и блюдами, деревянная солонка. 

На печи лежит Ирукка в одной нижней рубахе. Ирукка была толстая, ей душно было лежать одетой. А если придешь к ним, когда печь («изба») топиться, то надо нагибаться: снизу , видно кто в избе, а наверху – дым, как туман над рекой, и глаза ест. Вот как жили раньше! 

А дед Михаил, хотя и стар был, но старик умный. Земли у него много, и всю обработать он не мог. Сеял он немного, пустыри скашивал. Лошади под конец (жизни) уже не держали, но было две коровы. Навоз вывезти, вспахать огород и не много в поле вспахать он нанимал и платил за работу покосом ( т.е давал свои покосы). 

Я как-то возил у него навоз. Пришел он меня звать, а у нас как на грех, несем телегу смазать. В то время деньги были обесцененные («дешевые»). Дегтярники ездили редко, деготь продавали за хлеб, а мы сами хлеб покупали. Рассказали мы о своем горе деду Михаилу, а он ухмыльнулся и сказал: «Поезжайте к моему двору, найдем, чем смазать телегу». Запряг я лошадь, поехал к деду Михаилу, еду по деревне, а телега скрипит, ехать стыдно. 

Чем мы смазали телегу, как вы думаете? Дед вынес на улицу полную кринку сметаны, вылил сметану в дегочницу, а я квачом тычу в сметану и смазываю. После телега пошла легко, как челнок. Деду навоз вывезли. После этого сами с неделю ездили без скрипу, как порядочные. 

Хоть уже и старый был старик, а в разговорах, как я припоминаю, не ошибался. Сестра с возом навоза поедет в поле, а мы с дедом в ожидании сестры с порожней телегой сядем около двора или за двором на дрова. Начинает дед Михаил рассказывать про свою жизнь. Много он видел на своем веку, жил в казаках у помещика, бурлачил на Ладоге, был в Питере. Ему было двадцать пять лет, когда не стало крепостного права. Я понимал, что таких, как он, древних стариков мало, и слушал его с разинутым ртом. 

Он рассказывал, что ближние наши деревни, где живут карелы («живет карела»), не знали помещика как хозяина. Хозяином у них был удел, которому они платили подати. Удельному мужику жилось легче, чем за помещиком. Заплати вовремя подати – и живи год без забот. Дрова и лес для своих нужд возили из удельного леса. А лесу у удела, хоть и далековато, было много. Лес был хороший, высокий: шапка падала, как на верхушку посмотришь. 

ИСТОЧНИК: 

Г.Н.Макаров Образцы карельской речи. Калининские говоры, - Калинин, 1963. 

Материал к публикации подготовлен Татьяной Кузнецовой