Начало в предыдущей публикации
И вот приехал он к бабушке, в деревню Вяльцево Весьегонского района, а она почти совсем уже не видит. Мы стали там жить, это был конец 1934 года. Сразу нам сказали, что мы лишенцы, что нас лишили прав, и чтобы мы поступали в колхоз. Мама с папой подали заявление в деревню Карелики (такой деревни в округе нет, может быть Корнягово или какая-то другая? – С.Г.). Я там училась по-русски хорошо говорить.
Отца сразу, как грамотного, поставили заведующим молочно-товарной фермой (МТФ). У всех были отобраны коровы и там стоили конюшню, нет, свиноферму под руководством отца.
Маму назначили пчеловодом, купили 20 пчелиных семей. Она раньше очень хорошо училась, после окончания училища хотела в гимназию Весьегонскую поступать, но замуж вышла. Ее послали на курсы в Тверь на два месяца. Она взяла меня с собой. Когда приехали оттуда, лето началось. Мама выходит на работу. Одежды в то время никакой не было, и ничего было не купить.
На колхоз был один председатель. Я думаю, что этот председатель и посадил нашего отца потом. Ничего не получилось у него - собрали общее собрание. Мы, девчонки ходили на все смотрели. На этом собрании все орали, и председателя Дружинина выгнали, и поставили председателем очень хорошего, умного мужчину Николая Зайцева. Он пришел из другой деревни, а жена была из этой.
Так началось строительство колхоза «Труженик». Такой был хороший колхоз, постоянно гремел и в газетах о нем писали. Колхозники в последнее время перед войной получали по 4 кг на трудодень и денег. Вот, например, если ты каждый день работаешь, 360 дней да умножить на 4 — это сколько получишь? Давали — рожь, ячмень. Колхоз был больше льноводческий. Недалеко был завод, сами сделали.
Помню, были такие газеты: в них изображалось какой колхоз на чем едет. Я помню, колхоз «Труженик» едет на самолете, кто на черепахе, кто на чем. В это время открывалась выставка, и мой отец был кандидат на эту выставку. Он должен был летом поехать. Он все готовил, фотографировал, делал все по правилам. У меня лежит бумага, что все сдано на «отлично». В это время отец починил наш дом, в котором было три комнаты. Большую взяли себе, а в остальных стали жить учителя.
Я пошла в первый класс, а школа была карельская, значит, будем учиться по-карельски. Школа была в нашей деревне, в ней были 1-3 классы. Раньше это был молитвенный дом, и все карелы ходили туда молиться, но дом закрыли и сделали школу. Дом был большой, коридоры тоже, сделали учительскую. Я плохо училась, потому что к тому времени говорила по-русски, а карельский плохо знала. В первом классе у меня даже некоторые оценки посредственные были, потому что очень трудные числа в карельском языке. Например, 11 — «юксикакши», ну что это… В общем, первый класс, умеем читать, писать. С Зоей мы постоянно разговаривали на карельском языке. Зина училась в другом классе. Закончили первый класс.
Во втором классе первую четверть учились на карельском языке, но уже стали изучать русский язык. А потом раз — и постановление: запретить карельский язык и перевести школу на русский. И со второго полугодия стали изучать русский язык. А карелам как было тяжело! Мне было легко, потому что в Ленинграде я научилась по-русски говорить. Я всем помогала. Что-нибудь скажут ученикам по-русски, а они не понимают, толкают меня: «Как, чего сказала?» Второй класс я уже закончила хорошо.
В третьем классе у нас были география, история, естествознание, были учебники. И вот в третьем классе сидим, а нам говорят: «Откройте учебники истории». Открыли. «Найдите фамилию «Блюхер», зачеркивайте». Зачеркнули. «Тухачевский». Нашли? Вычеркивайте». «Егорова» нашли? Вычеркивайте. Это все враги народа». Когда я училась в третьем классе, в феврале было очень холодно. В нашей школе (молитвенном доме) уже стали учиться пятый, шестой и седьмой классы. А нас, всех малышей, перевели в новую школу в соседней деревне Тимошкино. Чтобы не ходить домой, я ночевала в этой деревне у Петушковых.
16 февраля 1938 года утром пошла в школу, но прибежала мама из нашей деревни и сказала: «Отца арестовали ночью». Она сказала, что вечером его предупреждали, чтобы уходил. Он сказал: «Что будет? Я жил честно, не пью, не курю, не ворую. Я справедливый человек, не пойду никуда!». Позднее, когда я жила в Киришах, ко мне приезжала одна девочка, с которой поступали в педучилище, и сказала, что на отца написал бумагу Дружинин. Ранее вышла газета, где был нарисован сидящий Дружинин и пачка книг и подписано: «Коммунист Дружинин изучает книги Ленина». Все смеялись над Дружининым, а отца арестовали. Было написано «За агитацию против советского правительства».
Так началось строительство колхоза «Труженик». Такой был хороший колхоз, постоянно гремел и в газетах о нем писали. Колхозники в последнее время перед войной получали по 4 кг на трудодень и денег. Вот, например, если ты каждый день работаешь, 360 дней да умножить на 4 — это сколько получишь? Давали — рожь, ячмень. Колхоз был больше льноводческий. Недалеко был завод, сами сделали.
Помню, были такие газеты: в них изображалось какой колхоз на чем едет. Я помню, колхоз «Труженик» едет на самолете, кто на черепахе, кто на чем. В это время открывалась выставка, и мой отец был кандидат на эту выставку. Он должен был летом поехать. Он все готовил, фотографировал, делал все по правилам. У меня лежит бумага, что все сдано на «отлично». В это время отец починил наш дом, в котором было три комнаты. Большую взяли себе, а в остальных стали жить учителя.
Я пошла в первый класс, а школа была карельская, значит, будем учиться по-карельски. Школа была в нашей деревне, в ней были 1-3 классы. Раньше это был молитвенный дом, и все карелы ходили туда молиться, но дом закрыли и сделали школу. Дом был большой, коридоры тоже, сделали учительскую. Я плохо училась, потому что к тому времени говорила по-русски, а карельский плохо знала. В первом классе у меня даже некоторые оценки посредственные были, потому что очень трудные числа в карельском языке. Например, 11 — «юксикакши», ну что это… В общем, первый класс, умеем читать, писать. С Зоей мы постоянно разговаривали на карельском языке. Зина училась в другом классе. Закончили первый класс.
Во втором классе первую четверть учились на карельском языке, но уже стали изучать русский язык. А потом раз — и постановление: запретить карельский язык и перевести школу на русский. И со второго полугодия стали изучать русский язык. А карелам как было тяжело! Мне было легко, потому что в Ленинграде я научилась по-русски говорить. Я всем помогала. Что-нибудь скажут ученикам по-русски, а они не понимают, толкают меня: «Как, чего сказала?» Второй класс я уже закончила хорошо.
В третьем классе у нас были география, история, естествознание, были учебники. И вот в третьем классе сидим, а нам говорят: «Откройте учебники истории». Открыли. «Найдите фамилию «Блюхер», зачеркивайте». Зачеркнули. «Тухачевский». Нашли? Вычеркивайте». «Егорова» нашли? Вычеркивайте. Это все враги народа». Когда я училась в третьем классе, в феврале было очень холодно. В нашей школе (молитвенном доме) уже стали учиться пятый, шестой и седьмой классы. А нас, всех малышей, перевели в новую школу в соседней деревне Тимошкино. Чтобы не ходить домой, я ночевала в этой деревне у Петушковых.
16 февраля 1938 года утром пошла в школу, но прибежала мама из нашей деревни и сказала: «Отца арестовали ночью». Она сказала, что вечером его предупреждали, чтобы уходил. Он сказал: «Что будет? Я жил честно, не пью, не курю, не ворую. Я справедливый человек, не пойду никуда!». Позднее, когда я жила в Киришах, ко мне приезжала одна девочка, с которой поступали в педучилище, и сказала, что на отца написал бумагу Дружинин. Ранее вышла газета, где был нарисован сидящий Дружинин и пачка книг и подписано: «Коммунист Дружинин изучает книги Ленина». Все смеялись над Дружининым, а отца арестовали. Было написано «За агитацию против советского правительства».
Отец — Василий Ефимович (справа), 1931г.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Остались мама, бабушка и пять детей (к тому времени родилась сестра Вера, и должен был появиться еще один ребенок). Было заработано немного денег. Пока хлеб был, было более-менее. А потом младшие умерли: сначала девочка. Проживавшие в двух комнатах учителя, помогали хоронить. Бегали все и говорили: «Да Вера какая красавица!». А братик Витя родился в сентябре, когда отец уже сидел. Прожил он год, а потом заболел. Мама повезла его в больницу. Стали переливать кровь от мамы ему, а говорят, нельзя было или что-то не получилось, и он умер. Нас осталось трое. В то время в семье работала одна мама.
Брат Ваня, 1937 г.
Перед войной я заболела. Так заболела, что ослепла. Ничего не вижу — и все - туберкулез глаз. Сказали, что от плохой пищи. Как такое может быть? И отправили меня в апреле в Весьегонск. А в это время создавалось Рыбинское водохранилище. Здание больницы, находящееся в «старом» городе, должны были разобрать. Больница, еще чего - половина территории Весьегонска ушла под воду Рыбинского водохранилища. Маме сказали, чтобы забирала меня. Она забрала и написала в Ленинград, чтобы мне родственники хоть чем-то помогли.
За мной приехала тетя Оля. В Ленинграде меня поместили в глазную больницу на Моховой улице. Там я пробыла неделю.
Потом тетка Оля меня забрала с собой. К тому времени она вышла замуж за дядю Колю, у которого работала кухаркой. У него умерла жена от неправильно сделанного укола. Матильда Михайловна была хорошая женщина. Это было в 1941 году.
Дядя Ваня уже женился, взял в жены учительницу, которая жила у нас на квартире. Анна Ефремовна была красавица, математику вела. В мае 1941 года дядю взяли на подготовку.
А до этого он прошел Финскую войну. В июне он написал, чтобы мы с Анной Ефремовной приехали к нему: «Приезжайте на станцию, а от нее еще 8 км пешком, где-то по Финляндской дороге!». Она прибежала к нам в Парголово, где жила тетя Оля.
И вот 22 июня в 4 часа утра мы с Анной Ефремовной на Финляндском вокзале садимся и едем в военный городок. С нами много людей. Едем, ничего о войне не знаем. Много людей приехало на станцию. Нас посадили в автобусы. Приехали, там озера красивые, Вуокса, красота! В военном городке были палатки. Мы достали пищу, сели на берегу, кто-то купается, и не знаем, что война. И Финляндия рядом. Вдруг бежит листовой и кричит: «Собирай всех, боевая тревога». Дядя Ваня говорит: «А чего боевая тревога, люди приехали к нам впервые». «Боевая тревога!».
Все потихоньку идут на плац, там встает один и объявляет, что на нас напала Германия. В выступлении объявили так же, чтобы через 15 минут этого лагеря не было. Надо было как можно быстрее все сделать и выходить на дорогу. Родные, кто приехал, шли 8 км до станции Пери рядом. Я помню, все выстроились по 8 человек в ряд и всю дорогу поли: «Броня крепка и танки наши быстры». Потом объявили, в какие вагоны садиться и забирать своих родных. Мы ехали до Ленинграда вместе с дядей Ваней. Тетя Нюра ревет, посадила меня в Парголово на Финляндском: «Поезжай, — говорит, — к тете Оле, а я поеду на Витебский вокзал». Проводила Дядю Ваню, а потом она его еще в Нижнем Тагиле видела – там он раненый лежал. Так тетя Нюра туда ездила с Лихославля (у нее там были родные и куда она от нас поехала). Потом ей от товарища дяди Вани пришло письмо, что он похоронен. Убили его на Синявинских болотах.
Друг Вани Анкудинова Вася Стрембелев. Он работал машинистом. Эвакуировал Раису Васильевну из Ленинграда в Ярославскую область, тем самым спас ее от блокады.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Комментариев нет:
Отправить комментарий